Черные кувшинки - Страница 32

Старики удалялись от меня все дальше, а я продолжала ползти как черепаха. Будь моя воля, перед галереей Канди я бы точно ускорила шаг. Амаду Канди принадлежит самая старая в Живерни художественная галерея.

Я хожу мимо нее уже тридцать лет. И все тридцать лет она меня раздражает.

Лавка похожа на пещеру Али-Бабы. Завидев меня, на пороге появился хозяин.

— Привет, красавица! Все мотаешься туда-сюда?

— Здравствуй, Амаду. Извини, я спешу.

Он захохотал во всю свою великанскую глотку. На моей памяти он в деревне единственный африканец. Родом из Сенегала. Иногда я останавливаюсь с ним поболтать. Он делится со мной своими планами. Мечтает в один прекрасный день купить и продать Моне. Сорвать джекпот. Любое полотно с «Кувшинками». Хотя бы с черными… Порой он тоже шатается в окрестностях мельницы Шеневьер. Амаду Канди заключил немало сделок с Жеромом Морвалем. Я ему не доверяю. К тому же мне стало известно, что не так давно к нему заглядывала полиция.

Я шла вперед. У меня впечатление, что улица Клода Моне с каждым разом становится все длиннее. Туристы вежливо расступаются, пропуская старую даму. Находятся придурки, которые меня фотографируют. Как будто я являюсь частью пейзажа.

Дом семьдесят один.

Наконец-то!

На почтовом ящике надпись: «Жером и Патрисия Морваль». Можно подумать, здесь по-прежнему живут муж и жена. Но я понимаю Патрисию. Ей не хочется отскребать с почтового ящика имя покойного мужа.

Я несколько раз позвонила в колокольчик. Она вышла.

Вид удивленный.

Что, в общем-то, нормально. Мы уже несколько месяцев толком не общались: так, кивнем друг другу, встретившись на улице, и все. Я подошла к ней и чуть ли не в ухо прошептала:

— Патрисия, мне надо с тобой поговорить. Я должна кое-что тебе сообщить. Я кое-что узнала, а еще кое-что поняла.

Она пропустила меня вперед, и я заметила, какая она бледная. В длинном коридоре висели две картины с «Кувшинками». У меня закружилась голова. И показалось, что Патрисия старательно отводит от них глаза.

Слюнтяйка. Всегда такой была.

— Это… Это насчет смерти Жерома? — пробормотала она.

— Да. Но не только.

Я заколебалась. Терять мне больше нечего, это верно, но все-таки швырнуть правду ей в лицо — это как-то… Посмотрела бы я на вас, окажись вы на моем месте. Поэтому я подождала, пока она усядется в кресло в гостиной, и только тогда сказала:

— Да, Патрисия, это касается смерти Жерома. Я знаю имя его убийцы.

24

Сильвио Бенавидиш терялся в догадках: что в пруду с кувшинками забыли крокодилы? Разумеется, каждый художник имеет право на свободу самовыражения, но, может, на сей раз автор — некто Кобамо — имел в виду некий скрытый смысл? От нечего делать Сильвио принялся считать крокодилов, спрятанных на картине Кобамо между кувшинок, и повсюду натыкался взглядом то на глаза, то на ноздри, то на хвост.

У него за спиной открылась дверь, и в галерею вошел Лоренс Серенак. Инспектор Бенавидиш повернулся к Амаду Канди.

— Я же вам говорил, он вот-вот будет, — с нескрываемым облегчением произнес он.

Амаду Канди медленно поднял руки. Галерист-сенегалец был настоящим великаном: если поставить друг на друга двух типичных японских туристов, как раз получится один Канди. Одет он был в просторный балахон — бубу — пастельных тонов, покрытый яркими африканскими узорами.

— А я, инспектор, и не волновался. Я же понимаю: по сравнению с вашим мое время ничего не стоит.

Галерея Канди внутри напоминала свалку. В каждом углу стояли и лежали картины разного формата, как в музее, который то ли только что переехал в новое помещение, то ли собирается переезжать. Должно быть, это помогало создать у посетителя иллюзию, что ему крупно повезло — в таком бардаке наверняка найдется подлинная жемчужина живописи, продающаяся за сущие гроши.

Амаду Канди был тот еще хитрец.

Оба инспектора осмотрелись, куда бы присесть. Сильвио Бенавидиш устроился на ступеньке лестницы, между двумя картонными коробками, а Лоренс Серенак оседлал узкую деревянную лавку, полузаваленную литографиями.

— Месье Канди! Вы знали Жерома Морваля? — спросил Серенак.

Амаду Канди остался стоять.

— Да. Жером был просвещенным любителем искусства. Мы с ним беседовали, я давал ему советы. У него был отменный вкус. В его лице я потерял друга.

— И хорошего клиента, не так ли?

Вопрос Серенака прозвучал грубовато. Не иначе, узкая скамья натирала инспектору мягкие части. Канди не обратил на агрессивный тон никакого внимания и продолжал улыбаться смиренной улыбкой.

— Если вам угодно. Ваша работа — подозревать всех и каждого, инспектор.

— Тогда, я надеюсь, вы простите меня за прямоту. Давал ли вам Жером Морваль поручение найти для него «Кувшинки»?

— И свою работу вы делаете превосходно, — хмыкнул Канди. — Да, помимо прочего, Жером Морваль просил меня навести справки о рыночной цене на произведения Клода Моне.

— В том числе на «Кувшинки»?

— В том числе. Между нами говоря, это была безнадежная затея, и Жером прекрасно это сознавал. Но ему нравилось браться за неосуществимые проекты.

— Почему он обратился именно к вам? — вступил Бенавидиш.

Амаду Канди повернул к нему голову. Кажется, до него только сейчас дошло, что оба инспектора сидят, а он торчит между ними стоя.

— В каком смысле — почему ко мне?

— Почему Морваль обратился с этой просьбой к вам, а не к другому галеристу?

— А почему бы и нет? Вы сомневаетесь в моей профессиональной компетенции? — Канди широко улыбнулся, обнажив белоснежные зубы. — Ну конечно, если бы речь шла о приобретении образца примитивного искусства, тогда понятно, но просить сенегальца разузнать что-нибудь насчет импрессиониста… Но вы зря волнуетесь, инспектор. Жером также заказывал мне рог волшебной антилопы.