Черные кувшинки - Страница 102

102

От ловушки за милю несло трупным ядом. Этот непереносимый запах коснулся моих ноздрей. Я думала, что навсегда забыла его, но нет. Такое не забывается. Он не оставил мне выбора. Голосом заботливой медсестры я сказала:

— Я прожила ту жизнь, которую выбрала для себя сама, Жак. Ту жизнь, какую заслужила. Благодаря тебе, Жак. Благодаря тебе.

Жак облегченно вздохнул. Можно подумать, ему сейчас явился сам апостол Петр и сообщил, что его имя внесено в списки допущенных в рай. Так что можно спокойно умирать. Его вид меня встревожил. Он вытянул руку и принялся шарить на ночном столике, как будто что-то искал. Столкнул на пол стакан с водой — тот упал и разбился. По полу потекла тонкая струйка воды.

Я встала — надо собрать осколки, взять тряпку, вытереть лужу. Но он опять поднял руку.

— Подожди, Стефани. Подумаешь, стакан. Ерунда. Помоги мне. Посмотри у меня в бумажнике, на столике…

Я подошла ближе. Под тапочками у меня хрустело стекло.

— Открой его, — попросил Жак. — Там, рядом с карточкой социального страхования, вставлена твоя фотография. Видишь, Стефани? Подсунь под нее палец…

Я уже целую вечность не открывала бумажник Жака. И правда, на меня смотрела моя собственная фотография, снятая лет сорок назад, не меньше. Неужели это я? Неужели это у меня были такие огромные фиалковые глаза? Эти губы бантиком? Эта перламутровая кожа, освещенная ласковым солнцем Живерни в ясный день? Я и забыла, какой красавицей была. Выходит дело, надо дожить до восьмидесяти лет и превратиться в сморщенную старуху, чтобы наконец это осознать.

Я сунула под снимок указательный палец. Оттуда выскочил маленький плоский ключ.

— Ну вот, теперь я спокоен, Стефани. Я могу умереть спокойно. Теперь я могу тебе признаться. Я сомневался. Я сильно сомневался. Этот ключ — от сундучка. Я всю жизнь носил его с собой. Теперь ты можешь открыть сундучок. Думаю, ты все поймешь. Но я надеюсь, мне еще хватит сил все рассказать самому.

У меня задрожали пальцы. Они дрожали у меня гораздо сильнее, чем у Жака. Меня охватило ужасное предчувствие. Мне стоило неимоверного труда вставить ключ в замок и повернуть его. Наконец замок щелкнул, отомкнулся и упал на постель вместе с ключом. Жак мягко накрыл мою руку своей ладонью, словно просил подождать еще немного.

— Тебе был нужен ангел-хранитель, Стефани. Так получилось, что этим ангелом-хранителем стал я. И я всегда старался как можно лучше делать свою работу. Поверь мне, это не всегда было легко. Иногда мне казалось, что у меня ничего не получится. Но, как видишь, в конце концов… Ты меня успокоила. Я справился. Помнишь, Стеф…

Жак закрыл глаза и долго лежал так.

— Помнишь, Фанетта? — после минутной паузы спросил он. — Можно я в последний раз назову тебя Фанеттой? За семьдесят лет я ни разу не посмел… После тридцать седьмого года — ни разу. Видишь, я все помню. Я был твоим ангелом-хранителем. Все эти годы. Верным. Покорным. Деятельным.

Я ничего не сказала. Мне было трудно дышать. Мной владело одно желание — открыть этот алюминиевый сундучок и убедиться, что он пуст, а весь монолог Жака — не более чем бред, спровоцированный уколом доктора Берже.

— Мы с тобой родились в один год, — продолжал Жак тем же тоном. — В тысяча девятьсот двадцать шестом году. Ты, Фанетта, четвертого июня, за шесть месяцев до смерти Клода Моне. Как нарочно. А я — седьмого, то есть через три дня после тебя. Ты жила на Водонапорной улице, а я — на улице Коломбье, через несколько домов от тебя. Я всегда знал, что наши судьбы неразрывно связаны. Что я послан на эту Землю, чтобы охранять тебя. Чтобы, как бы это выразиться, отодвигать ветки у тебя на пути.

Отодвигать ветки? Боже мой, Жак заговорил метафорами, что ему абсолютно не свойственно. Он сведет меня с ума. Не в силах больше сдерживаться, я открыла сундучок. И он тут же выпал у меня из рук, словно в один миг нагрелся до белого каления. Его содержимое рассыпалось по постели. И мое прошлое бросилось мне в лицо.

Я с ужасом смотрела на три мастихина фирмы Winsor & Newton. Я сразу узнала крылатого дракона на рукоятке. По бокам от него темнели два засохших коричневых пятна. Я опустила глаза и увидела сборник стихов. «В тексте — по-французски» Луи Арагона. Мой экземпляр всегда стоял в книжном шкафу у меня в спальне. Я и представить себе не могла, что у Жака есть свой. Еще один экземпляр книги, которую я так часто читала своим ученикам в школе в Живерни. Страница сто сорок шесть. Стихотворение «Нимфеи». Я вцепилась в книгу, словно это была Библия. Пальцы отказывались слушаться, пока я ее листала. Где страница 146? Вот она. Загнута уголком. Но что это? Внизу страницы зияет дыра. Небольшая, не шире сантиметра. Кто-то аккуратно вырезал ровно одну строчку. Первый стих двенадцатой строфы. Самый известный…

«Преступно мечтать…»

Я ничего не понимала. Ничего. Я не хотела ничего понимать. Мой мозг отказывался складывать воедино элементы этой головоломки.

Раздался бесцветный голос Жака. Он словно обдал меня ледяной водой:

— Ты помнишь Альбера Розальбу? Ну конечно, ты его помнишь. Детьми мы были неразлучны. Ты, я и он. Ты называла нас именами знаменитых художников — твоих любимых импрессионистов. Он стал Полем, я — Винсентом.

Рука Жака комкала простыню. Я, как загипнотизированная, смотрела на мастихины.

— Это был… несчастный случай. Он хотел отнести учительнице твою картину. «Кувшинки». Ту самую, Фанетта, что висит у нас на чердаке. Ты не захотела ее выбросить. Помнишь? Но я не об этом. Поль, в смысле Альбер, поскользнулся. Перед этим мы с ним подрались. Что правда, то правда, но он сам поскользнулся. Это был несчастный случай. Он упал со ступенек портомойни, ударился головой о камень. Я бы не смог убить его, Фанетта. Я не смог бы убить Поля, хотя он дурно на тебя влиял. Он не любил тебя по-настоящему. Но он поскользнулся. А случилось это все из-за живописи. Ты потом это хорошо поняла.

102