Черные кувшинки - Страница 103

103

Мои пальцы сомкнулись на мастихине. У него было широкое лезвие — таким удобно чистить палитру. После 1937 года я ни разу не взяла в руки кисть. Ни разу. Но сейчас у меня в голове словно треснула какая-то корка, и в образовавшуюся щель полезли, толкаясь, воспоминания. Я крепче сжала рукоятку ножа. Горло сдавило. Я открыла рот, но из него не вырвалось ни звука. Чуть погодя я все же сумела выдавить из себя:

— А Джеймс?..

Я произнесла это тоненьким голосом. Голосом одиннадцатилетней девочки.

— Этот сумасшедший старик? Художник-американец? Ты про него спрашиваешь, Фанетта?

Мои губы шевелились, но слов не было слышно.

— Джеймс… — продолжил Жак. — Да, точно, Джеймс. Я много лет пытался вспомнить, как его звали, но не мог — забыл. Хотел даже как-то у тебя спросить.

Он зашелся густым смехом, от чего его спина чуть съехала вниз по подушке.

— Я шучу, Фанетта. Я знал, что не должен посвящать тебя во все это. Ты должна была оставаться в неведении. Ангелы-хранители всегда действуют незаметно. Разве нет? До самого конца. Это самый главный принцип… Не жалей о Джеймсе. Он не стоил твоей жалости. Вспомни, чему он тебя учил. Быть эгоисткой. Бросить родных. Всех бросить. Уехать на край света. Он дурил тебе голову. Ты была девчонка, одиннадцатилетняя девчонка, он мог внушить тебе что угодно. Сначала я просто ему пригрозил. Вырезал на крышке ящика, в котором он таскал краски, надпись. Воспользовался моментом, пока он спал. Он почти все время дрых как сурок… Он прочел надпись, но не прислушался. И продолжал забивать тебе голову всякой ерундой. Токио, Лондон, Нью-Йорк… Он не оставил мне выбора. Пойми, Фанетта, ты ведь никого тогда не слушала, даже мать. Ты бы уехала, и все. Он не оставил мне выбора. А я понимал, что должен тебя спасти…

Я разжала пальцы. Воспоминания продолжали наползать, громоздясь одно на другое. Мастихин. Мастихин на постели. В пятнах крови. Это мастихин Джеймса.

Жак вонзил его в сердце Джеймса. Ему было тогда одиннадцать лет.

Он продолжил свою чудовищную исповедь:

— Откуда мне было знать, что Нептун найдет в пшеничном поле труп этого ненормального старика? Пока ты бегала за матерью, я перетащил тело. Всего на несколько метров. Вроде бы так, ведь сколько лет прошло… Ты даже не представляешь, какой он был тяжеленный. Я уж думал, не справлюсь. Вы с матерью прошли от меня в двух шагах. Если бы ты повернула голову в мою сторону… Но ты ее не повернула. Я думаю, на самом деле ты не хотела знать правду. В общем, ты меня не заметила и твоя мать тоже. Это было чудо, понимаешь, чудо! Знак судьбы! Начиная с того дня я понял, что больше со мной ничего не может случиться. Что я исполню свою миссию. На следующую ночь я закопал тело посреди поля. Нелегкая работа для мальчишки, уж ты мне поверь. Потом сжег понемножку все его барахло — мольберты, холсты… Оставил только ящик для красок. Как доказательство того, на что я способен ради тебя. Представляешь, Фанетта, ведь мне тогда не исполнилось и одиннадцати! Вот какой у тебя появился ангел-хранитель!

Жак не давал мне вставить ни слова. Он ерзал, пытаясь подняться повыше, но вместо этого миллиметр за миллиметром сползал по подушке вниз.

— Да я шучу, Фанетта. На самом деле это было не так уж трудно, даже для мальчишки. Твой Джеймс был беспомощный старик. Иностранец. Американец, упустивший шанс познакомиться с Моне. Он опоздал на целых десять лет. Жил как бездомный бродяга. Никто не обращал на него внимания. В тридцать седьмом году у людей были другие заботы. Тем более что за несколько дней до этого на барже, прямо напротив Живерни, обнаружили труп испанского рабочего. Полиция занималась только этим убийством. В конце концов они поймали преступника, но позже, через несколько недель. Им оказался моряк из Конфлана…

Морщинистая рука Жака шарила по постели, ища мою руку, но хватала только пустоту.

— Знаешь, Фанетта, я рад, что все это тебе рассказываю. Мы с тобой прожили спокойную жизнь. Долгую и спокойную. Вспомни, мы же выросли вместе. Потом мы на несколько лет разлучились, когда ты уехала учиться в педагогический в Эврё, но потом вернулась в Живерни и стала работать учительницей. В нашей школе! В пятьдесят третьем мы обвенчались в церкви Святой Радегунды. Все было замечательно. Твоему ангелу-хранителю стало нечего делать…

Жак снова рассмеялся. Я слышала этот смех в нашем доме почти каждый день — когда он смотрел телевизор или читал газету. Этот густой жирный смех. Как же я раньше не догадалась, что так может смеяться только чудовище?

— Но дьявол не спит, правда, Стефани? И он подослал к тебе Жерома Морваля. Помнишь Морваля? Нашего с тобой одноклассника в начальной школе? Ты звала его Камилем, толстяком Камилем. Отличник! Тщеславный дурак! В школе ты его не любила, но ведь он здорово изменился. В конце концов сумел захомутать эту вечную плаксу, Патрисию. Ее ты окрестила Мэри — в честь Мэри Кассат… Но вскоре толстяку Камилю одной Патрисии показалось мало. Да, он сильно изменился. Деньги, что ты хочешь. Деньги кого угодно изменят. Купил лучший дом в Живерни, стал задирать нос. А кое-кому из девушек казался привлекательным. Вообще-то, он изменял жене налево и направо. В Живерни все про это знали, и Патрисия знала. Дошло до того, что она наняла частного детектива, чтобы за ним шпионить. Бедняжка Патрисия! А Морваль чуть не лопался от важности! Научился болтать об искусстве, хвалился своими деньжищами, картины собирал! Но главное, Стефани, главное не это. Жером Морваль — по слухам, лучший хирург-офтальмолог Парижа, — вернулся в Живерни ради одной-единственной цели. Не за «Кувшинками» Моне, не за любой другой картиной, нет! Он вернулся за прекрасной Фанеттой, которая в школе в его сторону и не смотрела. Но теперь, когда колесо фортуны повернулось, толстяк Камиль решил, что настал его час…

103